Мэй замолчала, почувствовав себя полной дурой, когда парень сказал, что все приюты государственные, и она ничего директрисе или кому бы то ни было не должна. Чувство не было острым или таким, какое нельзя перебороть или проглотить. Марина привыкла. Привыкла чувствовать себя недостаточно умной, быть недостаточно предприимчивой, как, например, заводила-одногодка Зоя Красота, умевшая преподнести себя и свои сиськи так, что ни один мужик не устоит и отдаст ей всё, что она пожелает, даже если это будет последнее. Привыкла к одиночеству и к тому, что доверять нельзя никому, кроме старших воспитателей и директрисы, ведь они, почти как семья, воспитали её. Выходило, что и им верить было нельзя. А она поверила. Повелась.

Лиса внутри недовольно нахохлилась и тявкнула.
Ещё раз. И ещё. Зашлась истошным лаем, привлекая внимание, требуя дышать.
Марина сделала глубокий вдох, только сейчас заметив, что приложила ладонь к солнечному сплетению и вдавливает её, как делала всегда, когда волновалась.
Ещё один глубокий вдох носом дал ей возможность хотя бы попытаться взять себя в руки. С ней не произошло ничего плохого. Лиса не дала этому случиться, вовремя явившись. И пусть Мэй никогда до этого не была знакома с рыжей плутовкой, как оказалось, живущей внутри ней (это ведь лиса живёт внутри неё, а не она – внутри лисы?), она пугала девушку меньше, чем тот старый мужик, чей член из-под дряблого, обвисшего живота не разглядеть. Взгляд метнулся к Коту, и в голове зазвенела непрошенная и совершенно несвоевременная мысль, что уж у него-то с таким проблем точно нет. Щёки вспыхнули. Не то, чтобы Марина хотела посмотреть на его член. И не то, чтобы для неё в этом было нечто чересчур запретное. В их детском доме всякое случалось, и мальчишки попьяни могли посветить хозяйством просто так или проиграв в «Правда или действие», и с малышнёй приходилось помогать. Но почему-то возникло чувство, что если бы Кот и показал ей свой член, то только если бы она захотела и только с совершенно определёнными намерениями.

Мэй бы и дальше погружалась всё глубже в себя, если бы ни собачий лай, раздавшийся недалеко, и голоса – грубые, резкие, ищущие. Кот позвал её за собой. Она встретилась с ним взглядом и пошла, видя и бисеринки пота над верхней губой, слыша, как быстро бьётся его сердце, болезненно, из последних сил. Хотелось попросить его, не бросать. Но пришлось прикусить язык. И так слишком много выболтала, а он дал обещание, не стоит лишний раз напоминать, мужчины этого не любят.

Но чем дальше они шли, тем отчётливее девушка понимала – Коту всё хуже, а собаки и преследователи всё ближе. И когда под его, ставшими нетвёрдыми и не такими беззвучными, шагами хрустнула ветка, лиса внутри встрепенулась. Мэй вздрогнула, и реальность вдруг пошатнулась, опускаясь до уровня, на котором находились колени девушки. Кот потерял сознание, и плутовка едва успела смягчить его падение, подставив пушистый бок. Приложило тяжело и больно, но нельзя было издать ни звука.

«Какой же ты тяжёлый, а так и не скажешь», — подумала Мэй, прижимая уши к голове и опасливо оглядываясь по сторонам. Нужно было действовать и быстро, а она не имела ни малейшего понятия, что делать. Страх норовил выскользнуть из-под контроля, и тогда лиса бы побежала, оставляя едва знакомого парня на растерзание преследователей. А это никак нельзя было допустить. Он обещал отвести Мэй в опасное место, и пусть она совсем его не знала, он не казался ей опаснее тех, кто шёл по следу. Нетерпеливо затанцевали ловкие лапы. Мокрый нос обнюхал лицо Кота, язык прошёлся по его пылающему лбу.

«Жар», — отметила Мэй. Лиса завертелась на месте, мелькнул в воздухе пушистый хвост. Лай собак слышался всё ближе, и от этого сердце ещё неистовее зашлось испуганным стуком. Оббежав дерево, потом ещё одно, и ещё, девушка искала какую-нибудь нору, куда можно было бы спрятать хотя бы Кота. Спустя пяток минут, показавшихся вечностью, едва не рухнула в засыпанную листвой канавку под орешником, и внутренне возликовала, едва не забыв, что это только начало. Тихо заскулив, лиса вернулась за Котом и начала тяжелый и медленный путь к яме, то таща парня за ногу, то подталкивая мордой. К моменту, когда она справилась, не слишком аккуратно свалив Кота в выемку в земле и закидав его листьями, собаки были совсем близко. И тогда Мэй побежала, издавая, как можно больше звуков, уводя преследователей прочь. Кот говорил, что где-то там, не так далеко река, которая может сбить со следа, и лиса искала проточную воду, продолжая тявкать, тереться о стволы деревьев и пританцовывать. Было страшно, что поймают. Невыносимо страшно, что убьют. Но Марина бежала, бежала и бежала, пока на полном ходу не внеслась в холодную воду, мигом остудившую разгорячённое тело.

Прошлась в одну сторону, потом в другую, выбежала на берег выше по течению и заложила вираж, возвращаясь в деревню. На дрожащих лапах, она снова залегла под уже знакомым кустом, слушая, как мимо проносятся собаки, потерявшие след. Полежала ещё некоторое время, прислушиваясь. Несколько раз опасливо высовывала нос из укрытия и снова пряталась, когда опасность казалась слишком ощутимой. Риск быть пойманной был слишком велик, к тому же Мэй уже знала, что люди, живущие в этом доме с так полюбившемся лисе садом, выпотрошат её, не моргнув и глазом, если поймают. Спустя некоторое время всё-таки вылезла из укрытия и побежала обратно, надеясь, что за время отсутствия, ничего плохого с Котом не случилось, и он по-прежнему жив. Удача сегодня была на их стороне. Лиса заползла под лиственный покров и спряталась, заставляя девушку устроится рядом с Котом, прижимаясь к нему ближе и делясь своим теплом. Мэй знала, что обняться – это лучший способ согреться. Потому, помедлив, подлезла ближе, устроив голову на груди парня и закинув на него руку.

— Пожалуйста, очнись. Ты обещал не оставлять меня одну, — прошептала она, прежде чем позволила себе закрыть глаза.

Тонкая фигура, закутанная на манер древнегреческой тоги в полупрозрачный тюль, то возникала на самом краю поля зрения, то исчезала вовсе. Он пытался поймать ей взглядом, но знал, что ничего не выйдет. Она появлялась только когда он оставался один или наедине с жертвой. В другое время ему оставалось искать её черты в других, — поворот головы, улыбка, локон, упавший на глаза, изгиб бровей, трепет ресниц, движение рук, походка. Редко, кто мог сочетать в себе больше трех нужных черт. Но кому удавалось привлечь его внимание хотя бы одной, та уже была обречена.
Ирина Грач была. Зверь на мгновение поднял голову. Посмотрел на неё сквозь тёмные зрачки, выискивая и находя – линию носа, светлый локон и нервное движение тонких пальцев, — и довольно заурчал.
Ему нравилась их новая добыча. И ей понравится.
Прежде, чем снова исчезнуть, зверь облизнулся. Он умел быть очаровательным, и знал, как использовать язык не только в разговоре.

— Пишешь хорроры? Вот это да, — искренне удивился Женька, привычным жестом, за который не раз в детстве огребал от матери, взъерошивая светлые, отросшие волосы. Выгрузив на столешницу у мойки ветчину, яйца, помидоры и сыр, закрыл холодильник и снял с крючка фартук, повязал его на бедра и потянулся за сковородой.
— Люблю писателей, у них всегда с фантазией полный порядок, не то что у этих…, — взмахнув ножом, он как бы показал «этих», — ну, например, ментов тех же или офисного планктона. А в жизни без фантазии сложно. Я сам почти писатель, знаю о чём говорю, — полушутя вел разговор, параллельно весьма бодро занимаясь готовкой, — шинкуя, нарезая, капая, распределяя, разбивая, — и наслаждаясь каждым действием. Женька хорошо чувствовал своё тело и умел получать удовольствие даже от самых обычных, повседневных вещей, что сложно было не заметить при общении с ним. Почти всегда несерьёзный, активный, он как будто втягивал собеседника в поток своей бурной деятельности, делился своей энергией, тем самым разбавляя и свое застойное одиночество.
— Вообще, я журналист, пишу для National Geographic и парочки других изданий, и по долгу, так сказать, службы, путешествую. Просто не люблю долго на месте сидеть, вот и пошёл в эту работу. Совмещаю приятное с полезным, а заодно и блог веду. Как-то решил, что мол, чего добру зря пропадать, я же столько всего вижу, чего обычные люди вряд ли когда вообще смогут увидеть, почему бы и не поделиться, — сочно зашкварчали разбитые на сковороду яйца, покрывая вязкой плёнкой уже поджаренную ветчину и помидоры. Женька, накрыл крышкой, чтобы доходили, а сам принялся варить в турке кофе.
— И пробовать люблю разное, — виды активности, местные обычаи, разные блюда, ну и, чего греха таить, девушки или не только девушки, — обернувшись через плечо, подмигнул гостье, как бы говоря, что комплексов по этому поводу не имеет.
— Вчера вот вернулся из Италии, из прекрасного, но несколько нахального и самую малость высокомерного Сан-Ремо. Это у него из-за близости Франции и Монако. Так-то он, конечно, итальянец, но не такой как все, чтобы вы понимали. В нём от макаронников только страсть южных ночей, приправленная лёгкой дождевой прохладой, а манерность и утонченность от французов, а нотка заносчивости от монегасков, естественно, чистокровных, которых раз-два и обчёлся, — разлив по чашкам густой, ароматный кофе, Женька переместил их на стол, после чего поставил перед Ирой тарелку, наполненную яичницей, которую поделил по-братски пополам, и блюдце с нарезанным чёрным хлебом.
— В общем, думал, что лечу на месяц, а вернулся через три. Была у меня там зазноба, но променяла меня на немца. Тощий такой, бледный хлыщ, смотреть противно, — избавившись от фартука, уселся перед гостьей и начал поглощать еду. — Кофе оттуда привёз, зато, есть чем даму угостить, — своего интереса к Ире он не скрывал, как никогда и ни к кому не скрывал, считая это абсолютно лишним. Понравился — хорошо, можно приятно провести время, не понравился — ну и ладно, подумаешь, бывает, он же не лысый из Brazzers, чтобы его все хотели.
— Не то, чтобы я был специалистом по трупам, я сам их не часто видел, но видел. Поэтому точно знаю, что тебе надо, чтобы отвлечься. Ты как, высоты боишься? — ел он всегда быстро, потому его тарелка уже минуты через три была подтёрта хлебной коркой, которую Женька благополучно отправил в рот. — Я оденусь пойду, а ты пока доедай, в парке есть интересная веревочная тропа, но это для смелых. А для тех, кто менее смелый есть картинг, аттракционы, тир и прокат велосипедов, самокатов и прочей радости подвижной жизни, — окончание фразы он вещал уже из комнаты, предварительно отправив тарелку с вилкой в мойку. Болтать он тоже любил, поэтому мог делать это в одиночку, развлекая менее разговорчивых собеседников. К тому же, он искренне полагал, что Иру это отвлечет в достаточной мере, чтобы она забыла об увиденном. Сам Женька шокирован был не настолько, но, возможно, всё дело было в том, что он ещё до конца не осознал произошедшего.
Сунув телефон в один задний карман джинсов, а бумажник — в другой, Миронов натянул белую футболку, а поверх неё, клетчатую рубашку, и вернулся на кухню допивать кофе, наконец-то полностью одетый.
— А, вообще, знаешь, что? Я тут подумал… а как ты относишься к танцам? — он выжидательно уставился на Иру, — И к свиданиям с очаровательными, болтливыми незнакомцами?