Здесь не было ни Арасаки, ни Милитеха.
Не было фургонов с наемниками на каждом углу, и дека не перехватывал сигналы полиции с просьбами прислать подкрепление — очередной киберпсихопат потерял контроль и устроил резню торговом центре, вооруженное нападение на парковке, главарь местной банды вылез из убежища и занял позицию на давно заброшенной стройке.
(Казалось, этим занимался кто-то другой, какой-то другой Ви, которому хватило глупости оказаться в Найт-Сити и не хватило благоразумия остановиться. Который бежал под огонь, обзаводился новыми шрамами на шкуре ради чего-то, называемого «авторитетом и репутацией». Чего-то совершенно бессмысленного теперь.)
И не приходилось закрывать голову подушкой от нечеловеческих воплей соседей, пока где-то за стеной кричали о помощи, от топота ног за дверью и резких звуков падения чего-то металлического на пол.

Но был покой, безопасность среди своих и звездный свод над головой вместо высотных столпов и плотного тумана.
И в перспективе собираться и уезжать уже через пару дней стабильности чувствовалось больше, чем в Найт-Сити, когда каждый день мог стать последним, а человек, который еще вчера прикрывал тебе спину, сегодня может стать тем, кто нанесет следующий удар.

Первую ночь на временной стоянке Ви почти не спал — смотрел невидящим взглядом в брезентовый потолок над головой, не в силах сомкнуть глаза, и дышал тихо-тихо, словно боясь спугнуть умиротворённость момента. Заново привыкал к тихим переговорам соратников, несущих дозор и отдыхающих у сымпровизированного бара, или стрекоту редких насекомых, привлекаемых теплом костра и приглушенным светом переносных ламп. Привыкал к убаюкивающему мерному гудению генераторов и переливам гитарных струн: то не агрессивный хром-рок из чужих воспоминаний и не подражание уличных музыкантов популярным трекам с NightFM. Так звучал дом, потерянный годы назад и вновь обретенный.
Он слышал дыхание лежащего рядом Джонни и, несмотря на большой соблазн, с трудом подавлял желание протянуть руку и коснуться его, переживая, что может прервать чуткий сон. До последнего не верил, что Сильверхэнд согласится все бросить и поехать с ним — всю свою сознательную жизнь он отдал этому городу, а Ви понимал, что до уговоров не дойдет.

И вот теперь они вдвоем были здесь.
И если бы только Джонни знал, насколько Ви на самом деле благодарен ему за возможность разделить сей момент вместе.

— Ох, не драматизируй, Джонни, тебе точно понравится эта «жопа».

Даже превращенная в мусорную пустыню, беспощадная Калифорния со своим выжигающим солнцем и запутанными маршрутами не утратила своеобразной красоты — надо было лишь знать места и способы проехать к ним. К счастью, знаниями Ви обладал большими, чем казалось на первый взгляд. «Койот», пусть даже модифицированный кочевниками, не лучшая машина для долгих путешествий — все-таки, спортивная основа ощущается больше проблемой, чем неоспоримым преимуществом, но зато в нем был кондиционер.

Ви отвлекся от ржавого пейзажа только для того, чтобы улыбнуться, наблюдая за попытками Джонни разобраться в маршруте.

— Расслабься, я прекрасно знаю, куда ехать, и мы даже не скатимся в какую-нибудь яму с голодными койотами, из которой нам придется прорываться с боем. И в тачке я уверен — сомневаюсь, что тут на ближайшие пару сотен километров есть хоть одна заправка.

Конечно, Джонни от этого факта не полегчает.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы камни двигались? — решается он немного отвлечь Сильверхэнда, а заодно приоткрыть завесу тайны над тем местом, куда они едут. — Нет, серьезно, ты вообще знаешь, что некоторые камни могут двигаться?

5:55.

Персиваль равнодушно смотрел на часы, бессмысленно заведенный будильник, который все порывался отключить, но каждый раз находил в том, что  отключает его раньше, чем тот  «проснется», некий ритуал. Кто-то мыл руки по три часа, кто-то фрукты по часу полировал, кто-то драл ресницы.

А он, вот,  глумился над будильником, будто пятилетка.

Выбирал запонки, будто на прием собирался, оставлял ровно полбутылки воды в холодильнике… Мелочей, выдающих беды с головой, было много, себе Персиваль не лгал, но и делиться этим не спешил, зачем?  Мерлин отправит к мозгоправу, поставят чертово ОКР или еще что-нибудь, что угодно, хоть триппер, давший метастазы в голову и копчик, а мрт покажет, что в голове и легких сущность, в виде гномика. Что угодно, лишь бы отстранить его.
В зеркале отражался усталый, осунувшийся человек, влачащий свое существование будто бы по привычке, нежели по желанию. С этим следовало что-то делать  - этот человек должен остаться дома, на работе ему не место, не так ли? Персиваль вздохнул,  отложил костюм, запонки, и отправился умываться, новый день, мать его, еще один.  Человек в зеркале был неправ, у агента Персиваля был смысл жить, была цель, и будь он проклят, если даст себе расклеиться. Рано.
Тем более, что новая миссия, прикрыть юного Галахада, шедшего по следам подручных почившего Валентина, была просто подарком, и грех было унывать, в такой-то чудесный день.

Мерлин смотрел на него так, будто он, по меньшей мере, ест на завтрак омлет из человеческих сердец, и заявляет, что это у него религия такая.
— Я не отказывался от миссии. Ты прекрасно знаешь, что это не в моем духе, я лишь сказал, что не обязательно посылать туда юного Галахада, пережившего не так давно потерю наставника. Более того, практически в одиночку, тогда как опытный агент будет сидеть на заднице, ожидая отмашки.
«Я, как видишь, не пережил, что уж говорить о мальчишке?» подумал Персиваль. Но Мерлин был непреклонен – зачищать бункер и разбираться с Валентайном и Газель официально отправляется Галахад, а Персиваль остается на подхвате. Ага, черта с два.
— Не имеет смысла мне отсиживаться в самолете, и ждать, пока его  схватят, Мерлин, не глупи.

У того, похоже, не было сил на активное сопротивление, или он просто ждал, пока Персиваль пойдет на уступки?

— Ладно. На тебе зачистка камер, встретитесь с Галахадом уже там, да и на подхвате будешь не ты, Персиваль, а я. Все, остальное уже на борту, времени мало… - С этим было не поспорить. Агент и не собирался, он бы и на годичную миссию в Момбасе согласился, подальше от глаз Мерлина, и от всего, что напоминало бы снег и горы, спасибо – но, не надо.
—…я его не вижу, - огрызнулся Персиваль. — Твой подопечный носится, как с цепи сорвался, чуть не убил Тристана, я им сейчас и занимаюсь,  попробуй связаться с Галахадом еще раз.
Тристан, бледный как мел, еле слышно застонал, морщась, но в себя не пришел. «Это к лучшему», решил рыцарь, заряд кольцом убивает, удивительно, что агент еще жив. Но  нужно было убираться отсюда, и вытащить  Тристана.  Агент Галахад нашелся неподалеку – бодро устраивал кунфу-порно с Газель,   так явно наслаждаясь дракой, и не торопясь ее прекращать, что Валентайн за это время поубивал бы четыре таких земли.  Персиваль не выдержал – один  выстрел, и нет проблемы.  Анвин возмущенно взвыл, но в руки себя взял быстро, отправляясь разбираться с их главной проблемой – лежащего у ног Персиваля Тристана он даже и не заметил.

Стоило  Галахаду скрыться, Персиваль, не удержавшись, подошел к лежащей на танцполе Газель – та истекала кровью, но была жива. Пуля аккуратно промеж глаз решила проблему окончательно… но все же, это было не тем, чего он хотел.  Убивать ее медленно  - вот идеальный вариант развития событий, месть за того, чью жизнь она забрала, да времени не было. Ни на то, чтобы насладиться видом поверженного врага, ни чувством того, что  человек, убивший агента Кингсмен наконец получил свое, ни на то… Тристан снова застонал, и пришлось поторопиться. Персиваль не сомневался, что где-то тут должны быть врачи, несколько светил науки были похищены, да и вряд ли тут не было лазарета, при таком то скопище высокопоставленных лиц, вытирающих задницу стодолларовыми купюрами. Персиваль не удивился бы, обнаружься тут маникюрный салон, и набор искусственных уток для охоты.

Агента пришлось оставить за ближайшими ящиками в крыле, где, судя по всему, содержались «несогласные» - сначала требовалось найти лазарет, или хотя бы аптечку, и уже потом тащить туда Тристана. Выживет – молодец, а нет, так таскай его за собой не таскай, что толку, без медикаментов?

Освобожденные люди, все как один были сливками общества, но, к несчастью, ни один не оказался врачом, только принцесса смогла помочь – видела, куда увозили носилки прежде, чем ее заперли. Что же, это было лучше, чем ничего, верно?    Времени у Тристана было всего ничего, судя по пульсу и дыханию, но что-то подсказывало рыцарю, что бОльшую часть заряда поглотил чип… Безумная версия, но почему нет?  То, что Чарли был чипирован знали все, кроме, блядь, Галахада.  Но это проблемы Мерлина, решил агент, и выдохнул с облегчением, поняв что они добрались – кто-то гремел инструментами и ругался за приоткрытой дверью. Хотелось верить, что это медик, и – о чудо, это он и оказался, спешно уничтожающий бумаги. Наставленный на него пистолет, впрочем, охладил его  рабочий пыл, и  Персиваль, сгрузив Тристана на ближайшую свободную кровать, приказал осмотреть его.
— Вам выдали оружие? Зачем бы аристократам тут оружие… - бормотал несчастный медик, но Тристаном занялся. — Есть у меня уже пациент, буйный, между прочим, тоже вот, вооруженный был. Чтоб часы стреляли… Где ж такое видано!
На него будто ведро ледяной воды вылили, и головой в ванну со льдом сунули, стоило очухаться – горло сдавило спазмом, давление скакнуло так, что за шумом в ушах он едва слышал, что ему говорят, и от того, чтобы сломать врачу руку, удержался только лишь чудом.
— Дротик в часах, это… Где этот человек? – Нужно было взять себя в руки, ну мало ли, какого агента они схватили,  Персиваль не имел понятия, сколькие агенты сейчас были живы, скольких поймали, сколько на заданиях, он же не Мерлин, в конце-то концов… Но.
Доктор, пытавшийся одной рукой мерить ему по старинке пульс, а другой   водивший какой-то хренью с лампочками, будто из СтарТрека, над Тристаном, удивленно захлопал глазами.
— А вы откуда знаете, про дротик. Я вот не знал, пока он меня не вырубил, ох и буйный, я вам скажу, мужчина.  Орал про свидания, возмущался тем, как я одет, вот,  смотрите – он меня еще и порезал! -  забушевал док. Но Персивалю было плевать.
— Где. Этот. Человек? – настойчиво повторил он, и доктор, нацепив на нос очки а на Тристана датчики, осторожно двинулся к двери, запертой на замок. Вот, все таки, сила оружия – стоит наставить пистолет, и все двери открываются как по волшебству, чудесное средство. Персиваль перестал гнушаться используя его. Раньше он бы предпочел дипломатию, и ножи, а теперь вот… Пистолет, к слову, был не его, но кто о том знал? Но убивать из него казалось… иначе. Будто он делал  работу за двоих. Странное чувство.
Док, тем временем, замялся.

— Слушайте, мне нужно вернуться к пациенту, которого, между прочим, вы мне приволокли.
Персиваль молча вырубил его – всего на десять минут. Времени не было – отпускать или возвращаться, связывать врача… Долго. Слишком долго. Он должен был увидеть, должен был убедиться…

…Кажется, у него на мгновение остановилось сердце. И всего на одно чертово мгновение он прикрыл глаза, увидев в комнате того, кого уже успел оплакать, нет, не в прямом конечно смысле, но. Персиваль мстил за него, Персиваль за него убивал. За того, кого считал как минимум другом, и чья смерть выбила почву у него из под ног..  Этого не могло быть, ЕГО тут быть не могло, но вот же он, погибший Ланселот, сумасброд и, прости господи, идиот, возомнивший себя бессмертным, сунувшийся в одиночку на миссию, и оставивший его одного. Только только начавшего оттаивать к людям, задумавшегося о том, что, может,  кто-то близкий это не так и плохо? Что, черт побери, происходит? Персиваль видел фото, они нашли прах, видели ногти, волосы… Единственное, что удалось идентифицировать, найденные в урне несколько волосков и кусок ногтя.

Он прикрыл глаза, и, кажется, заверте.

Первые несколько секунд реальность и заранее записанный поток вычищенных до блеска эмоций, переплетаются в одну неразделимую материю. Понять в какой момент закончилась запись и вернулась агония умирающей действительности труднее, чем может показаться на первый взгляд, хотя бы потому, что закодированные образы, будто вырванные из подкорки мозга, пробуждают уже мертвые воспоминания.

Джонни не принадлежал к числу тех, кто имеет пагубную зависимость от брейнов [зато у него есть тысяча других дурных привычек, никак не связанных с просмотром порно], да и в целом он скептически относился к самой идее переживать чужой опыт на собственной шкуре через искусственную симуляцию, и черт его дернул отречься от своих убеждений в тот раз. Нутром чувствовал — ничего хорошего из этого не выйдет, но все равно повелся на слова о том, что «это взорвет твой мозг».

Взорвало, но не в том смысле, каком бы хотелось.

Сразу тянется за сигаретой, медленно тлеющей на краю пепельницы. Сколько он уже не видел Ви? Три недели? Пару месяцев? Хер его знает, не так часто он заглядывает в календарь, чтобы помнить даты. И лучше бы он не видел Ви еще столько же: горькое послевкусие от их последней встречи не проходит до сих пор. Гнев, вспыхнувший алым пламенем как сухая осенняя трава от удара молнии, сейчас уже угас, но оставил за собой выжженное черное поле. Джонни может и упрямый, но не наступать на одни и те же грабли в третий раз у него ума хватает.

Злополучный брейн застревает в голове будто мягкая жвачка, прилипшая к волосам, только от него не избавишься одними лишь ножницами, не вырежешь неаккуратный клок, напоминающий о том, о чем думать не хочется. И когда Джонни замечает среди людей знакомую пресную на вид рожу, он сперва не может понять – он все еще внутри дурного брейнданса, поглотившего остатки его разума, или же это происходит на самом деле?

Джонни прежде был в «Лиззис» всего один раз, когда его притащил какой-то парень из стаффа и сказал, что тут можно найти самых убойных телок в городе. Убойные телки и правда были, но только их даже за жопу не потрогать, потому что, к сожалению, такой функции для брейнов еще не придумали. В этот раз Джонни приперся туда, чтобы выпить после концерта: в том клубе, где они выступали, наливали только спирт, разбавленный тормозной жидкостью и сиропом от кашля. В «Лиззис» бухло было не многим лучше, но тут хотя бы можно было заказать неплохой виски, в который не подмешивают мочу бармена.

Здесь как и в любое другое время контингент изобилует дрочилами разного рода, пытающимися косить под нормальных людей. Не самое плохое заведение в Найт-Сити, но и не модный бар в центре с завышенными в три раза ценами, где выпивать могут только корпораты. И вот уж кого он не ожидал встретить в таком месте, так это Ви.

Это было ни то благословение, ни то проклятие, но невозможно объяснить простым совпадением то, что в городе с населением семь миллионов он снова умудрился столкнуться с ним. Наиболее мудрым решением в сложившейся ситуации было бы пройти мимо и сделать вид, что человек у барной стойки ему незнаком, но Джонни никогда не отличался рациональным мышлением.

— Неужели не мог получше бар найти? Мог бы у меня спросить, я бы подкинул пару хороших вариантов, — Джонни подходит к Ви со спины и не дожидаясь приглашения занимает свободное место рядом. Первая фраза дается как-то слишком легко, будто последний их разговор происходил вчера, а не несколько недель назад.

Когда Юми закрывала глаза, картинка плыла, и огромные ладони сжимали ее плечи. Запах горящего пороха завис облаком – вокруг волос, вокруг плеч, — и впитывался в ее первоклассный костюм за сорок тысяч йен. Лицо напротив – с грубой кожей, колючей щетиной, древней силой в глубоких черных глазах – было последним, что она увидела, а последним, что услышала – дыхание двух негодяев. Они окружили ее, и даже теперь, когда душа пыталась сорваться с кожи, смыкались клеткой.

Жаль.

Она хотела бы видеть четче – окруженное ореолом света лицо – грубое, смешное, преисполненное достоинства и смерти, и эти губы она хотела бы ощутить – хотя бы раз.

И еще.

Еще она.

Юми хотела бы слышать голос Харуки, но не плач – нет! Она хотела бы слышать смех. Ее детка так мало смеялась, что это было почти преступлением. Ох, что за жизнь она ей подарила…

Вместо этого она слышала тяжесть чужих грехов – будто должна была забрать их с собой. Будто обязана была. О, нет-нет-нет, даже не надейтесь! Вы, двое, будете прокляты, как будет проклята она за эти крошечные слезы, бегущие по розовым щекам ее дочери. Все они – Юми, Джингу, и Акира – пожнут то, что посеяли. Не будет сна, не будет счастья, не будет жизни. Она заберет с собой не их грехи, нет. Она заберет их самих.

Когда Юми открывала глаза, не было ничего. В кромешной темноте, в которой она, точно эмбрион, неторопливо вращалась, не было ни единого звука. Больше нет. В этом неподвижном ничто ей было поначалу было почти спокойно. Увы, маленький огонёк, возникший в ее груди в момент смерти, так и не нашел мудрости потухнуть.

Темнота постепенно отступила.

На ее место встала белая плитка. Тишину заменил писк датчиков. Любовь заменило что-то другое, о чем она еще не имела понятия.

Для того, чтобы действовать, ей не нужно было никакого понятия.

Каждая минута опоздания ложится на плечи тяжким бременем — даже если за десять минут ничего не случится, скребущая в груди тревога отступать не собирается (ее черные когти крепко, до крови, впиваются в кожу, вынуждая сердце биться чаще). Он держит себя в руках только благодаря тому, что из башки все выскреб начисто и теперь там пустота — от любой лишней мысли потеряет контроль, разъебет что-нибудь или ещё хуже заплачет. Вдох, шумный выдох. Каждый раз как первый, невыносимо страшно видеть Кирю таким. Болезненно похудевшим, избавившимся от своего легкого золотистого загара, утратившим большую часть своей силы.

Если бы Маджиме предложили отсидеть десять лет в Дыре в обмен на десять спокойных лет жизни для Кирю, он бы не задумываясь сел на цепь.

Маджима ловит своё мутное искаженное отражение в блестящих дверях лифта. Да он ещё относительно неплохо выглядит для того, у которого всё существование состоит из тревог и переживаний о том, что самый дорогой ему человек завтра может не встать с кровати. Только синяк под глазом громко заявляет о том, какой паршивый у него теперь режим сна. Ладонями хлопает себя по щекам — терпи, тебе надо быть сильным ради Кирю, потому что кто его ещё поддержит. Это же ты всегда был клоуном, который любую хуйню встречает с бешеным смехом, и побеждает с таким же задором. Но Маджима будто откатился к восьмидесятым и успел забыть ту личность, которую создал за тридцать лет. Проще было, когда любая проблема решалась выпущенными наружу кишками.

Двери открываются и в нос ударяет запах хлора и спирта. Глаза режет от белой краски, которой покрыты стены приемной. Девушка за стойкой встречает его взглядом, кивает в знак приветствия, а потом добавляет: «Он уже ждет вас».

Его тут, блядь, все узнают.

Белый прямой коридор и яркие лампы сопровождают его на всём пути — если и существует где-то чистилище, то оно точно, сука, выглядит вот так. Делает поворот в конце и там находит Кирю.

— Кирю-чан! — восклицает по-прежнему радостно, будто готовится воткнуть танто ему между рёбер. Вместо этого садится рядом, берёт свободную ладонь Кирю и переплетает его пальцы со своими. Какая же хуйня, почему он вынужден делить своего Кирю-чана с ебучим раком? Кирю принадлежит только Маджиме безраздельно, но какая-то ебучая опухоль решила будто может распоряжаться его телом как ей вздумается.

Маджиме такая херня не по нраву.

Он всматривается в изнеможденное лицо Кирю — ещё даже более уставшее, чем у самого Маджимы — и улыбается почти беззаботно, так, чтобы не сразу можно было понять, как много переживаний приходится держать в себе.

— Блядь, как же тут скучно, — начинает нести какую-то ерунду просто, чтобы заполнить паузу. Чем дольше они молчат, тем невыносимее становится время, проведённое на кресле рядом с капельницей. — Даже на собрания Тоджо иногда бывало веселее. Там хотя бы иногда можно было понаблюдать за тем, как два престарелых мужика пытаются набить друг другу морды.

— Пути счастливого! – в поклоне согнулся – да так и замер, заторможено представляя, как сейчас смажется рожей об асфальт. Но не подвёл опыт – мало ли таких пьянок случалось на его веку; Цуруно выпрямляется, шумно втянув воздух ноздрями, чуть моргая вслед габаритным огням автомобиля босса. Всё чин чинарём, проводил, сопроводил, убедился, что с Ватасэ-ояджи люди надёжные отправлены. И максимально трезвые, ну насколько это возможно сейчас было, ага? Покутили-то знатно, — Цуруно всё-таки качает, но ведёт в сторону, и колонна дворика оказывается так кстати.

Или стоп, не колонна? – пальцы щупают плотную ткань костюма. Очки-авиаторы сползают по вспотевшему носу вниз, Цуруно глаза поднимает на полосатую от шрамов физиономию Шишидо, выдыхает с облегчением, и резко ладонь поднимает: погодь! Погодь, сказал! – нич-чё не говори, —  и оборачивается, осматриваясь. Фух, ну, отвоевались. Хорошо время провели – ояджи доволен, смеялся много, блядей одобрил (за что Ка-чана Цуруно попозже поблагодарит, славных девиц прислал, талантливых, ха-ха). Никого не вскрыли, не замочили, а все потому что Цуруно, как ебучий поплавок на конце лески, всплывал то там, то сям: хэй, парни, а ну-ка взяли-выпили-накатили! Кто тут отказывается, кому тут, видите ли, хватит? Старший пьёт, и ты с ним! – ну, смиренно размышляет Цуруно, смутно понимая, что его куда-то волокут, главное, что ояджи доволен, и что…

— Тьфу, блять, — башка и без того трещала, а тут он еще и налетел лбом на стекло от резкого удара по тормозам. Морщась, потёр шишку, воззрился на Шишидо за рулём.

— Куда едем? – охренеть, это он так провалился, да? – А... чего? – знакомые вывески, дорога, ну – Цуруно сориентировался прежде, чем успел это осознать:

— Давай налево, потом… там дальше… — какая уже разница, думалось пьяно, можно переночевать в офисе или в гостинице, чего заморачиваться, но уже так наплевать.

— Yuki wa furu… anata wa konai… Yuki wa furu… — размытые огни мелькали за окном автомобиля, горло чесалось сиплым пением. – Оп!.. пворачивай. Туда, туда, ага, — всё-таки стареет он, пожалуй, пьяно размышлялось Цуруно, раньше после пьянок похлеще его так не размазывало, мог до утра куролесить, потом ещё дела решать, и на рассвете уже в офисе был как штык армейский, бодр и свеж, как положено, примером всем остальным. А сейчас что-то пробрало его, ну, — лифт гудел, унося их вверх. Шишидо рядом ощущался уже привычно, словно всю жизнь. Ишь, молчун, — он хлопнул его по широкой спине, между лопаток, когда на стене загорелся номер этажа – «одиннадцать». Выходим, — пустой коридор, писк кодового замка, поворот ключа. Пустые, если поразмыслить, меры предосторожности – если кто захочет взять Цуруно на его хате, тот его возьмёт. Недёшево, но всё-таки. Здание своё, но это не даёт гарантии, что кто-нибудь однажды не захочет его, капитана Альянса Оми, навестить у него дома.

Скидывая ботинки, он обо что-то запинается, оступается под громкий хруст. Зажегшийся под потолком свет падает на ярко-красный пластик – обломки, вернее, и помятую упаковку.

— Ты ж ебаный. Забыл совсем, — нового покупать придётся, робота-трансформера, навороченного мама не горюй. Э-эх, хрень, — с игрушкой в руках Цуруно плетётся до дивана, и валится навзничь на него, блаженно вздохнув.

— Шишидо-о… заходи, чего топчешься, — у робота сломана рука, голова потрескалась, и отвалилась нога, стоило немного за неё подвигать. Цуруно над собой его поднимает, повертев – цыкает сквозь зубы на молчаливый вопрос, мол, неважно. Робот падает куда-то за диван, Цуруно, клацнув снятыми очками, сжимает себя за лоб. Да… сколько он домой не заходил? Недели две точно. Вылетело из башки, а бывшая ну тоже хороша, могла бы и напомнить.

— Да у племяша моего день рождения… был, получается… а я вот, забыл нахрен. Теперь откупаться придётся, — если соврать вслух, то ложь делается будто бы весомей. Становится настоящей. Племяш и племяш. Сын сестры. Какой сестры? А вот не похуй ли тебе, а? – поморгав в сумерки, он будто бы нащупывает взглядом лохматую башку Шишидо.

— Это… да ты падай где хочешь, — и утомлённо жмурится, выпитое бьётся в висках – бам, бам, бамм, под сонное какое-то незнакомое спокойствие – ну, даже если к нему захотят наведаться, то тут трезвый Шишидо. А ему минутку грёбаную можно, ладно? пять минуточек, поспать, вот так, с ладонями под щекой.

— Нишики…

Как объяснить, что дело — не в каком-то глупом соревновании, начатом между ними еще в далеком детстве.

Не в том, кто оторвался вперед, а кто остался позади, выжимая из себя последние силы, чтобы попытаться приблизиться. Будь дело только в этом — Кирю не просто сбавил бы шаг, но остановился, чтобы дать Нишики фору. Но он никогда не слышал просьбы помедлить или не чувствовал дружеского хлопка по плечу, который дал бы ему знак. Кирю шел вперед и был уверен, что кёдай идет рядом с ним плечом к плечу. У Кирю попросту не было возможности подумать иначе.

И о том, к чему это однажды может привести.

Что он мог сказать теперь?

Нет… Что он <должен был> сказать?

Жаль, что все так обернулось — отняло жизни всех близких им людей, а также право на нормальную жизнь? Попросить прощения, что не было рядом, когда начали происходить первые изменения, и после, когда не смог остановить? Обвинить в тех ужасах, какие обрушились на крыше Миллениум Тауэр на бедную Харуку, не по своей воле оказавшейся втянутой в разборки якудза, на взрыв, словно пепел мог похоронить все прегрешения и ошибки? Называть Нишики, как он сам сказал, «предателем» и…

… ненавидеть?

— Не вижу причин, по которым должен ненавидеть тебя, — признается Кирю; под тяжестью веса поскрипывает складной стул рядом с кроватью. — И… ты жив. Единственная семья, которая у меня осталась. Казама-но-ояссан, Юми… — прерывается, качает головой, потому что в словах никогда не был силен. В отличие от Нишики.

На секунду картинка перед глазами расплывается — Кирю смаргивает непрошеную влагу.

— Как я могу сожалеть о том, что сейчас у меня есть возможность видеть тебя и говорить с тобой?

А не с холодным могильным камнем на кладбище.

Нишики совершал ошибки, скорее всего, их даже больше, чем Кирю известно. Но для Кирю все при этом в разы… проще: если ты где-то облажался, так сделай все возможное, чтобы искупить вину не просто словом, а делом. Глотай слезы, но сцепи зубы крепко, сожми кулаки и сделай хоть что-нибудь — вопреки общественному осуждению, недоверию и мерзким комментариям. Иначе каждое слово сожаления, признания, окажется всего лишь пустым звуком. Бессмысленным.

Время для нравоучений еще не пришло, Кирю не в состоянии делать вид, будто знает все лучше других, а Нишики… ему сейчас не нужно слышать все это дерьмо.

— Я буду уходить из Тодзё. То есть, окончательно.

В курсе ли Нишики этой истории с завещанием? Слышал ли хоть краем уха? В конце концов, он тоже был на крыше, возможно, видел сложенную бумагу. Только какой в ней был прок теперь. Может быть, до тюрьмы Кирю сделал все возможное, чтобы заслужить возможность взвалить на себя обязанность за весь клан, стать кем-то, кто действительно войдёт в историю и останется в веках, будет жить в достатке и получать все — разве не к этому они с Нишики когда-то стремились, юные и воодушевлённые?

За последнюю неделю изменилось многое.

— Сложу обязанности Четвертого Председателя на кого-нибудь… более подходящего, а сам займусь воспитанием Харуки, она сейчас осталась совсем одна, и будет несправедливо, если после всего пережитого, она снова вернётся в приют. Кстати, она переживала за тебя. Спрашивала о твоём здоровье, когда я приходил раньше.

Чуткость этой маленькой девочки с глазами взрослой поражала. Даже после злополучной ночи, отобравшей у них все.

— Никогда не думал, что по собственной воле смогу жить как гражданский и буду стараться уйти от привычного, — коротко усмехается Кирю.

Каждый раз все сводится к одному и тому же вопросу: ну нахуя? Нахуя пытаться наебать того, кто вообще-то хочет, сука, помочь. Можно даже сказать относится со всей душой. Маджима же для них старается, беспрестанно вместе со своими парнями следит за тем, чтобы на его территории соблюдалось хоть какое-то подобие порядка. Но обязательно найдется какой-нибудь ублюдок, который думает, что люди на стороне будут более вежливы и терпеливы, чем семья Маджима. А еще по какой-то причине этот неблагодарный гандон наивно верит, что никто не сможет разглядеть в его маленьких крысиных глазах опутавшего все тело страха за собственную жизнь.

Зато с такими ребятами всегда можно поразвлечься: чуть ужалит сталь, струящаяся серебренным сиянием, и он уже визжит как свинья на забое.

Тонкая кожа перчаток скользит вдоль лезвия, смывая темно-бордовые свежие капли. Губы, разрезанные недоброжелательным, едким, <даже диким> смехом, смыкаются в тонкую линию: за одно мгновение сумасшедший звериный оскал исчезает и лицо преисполняется серьезностью.

— Не отдашь мне деньги до среды и отправишься следом за своим дружком, — Маджима серебряным носком туфли трогает мужчину в зеленой рубашке, распластавшегося у его ног. Тот с силой сжимает кровоточащее бедро и с трудом сдерживает слезы. — Ты не грусти так Сато-кун, что-нибудь придумаешь.

Не оборачиваясь, Маджима открывает дверь, легко вдыхая прохладный воздух после той жуткой духоты. Маджима разминает уставшие плечи: как же все-таки сильно выматывает все это выбивание долгов.

— Это был последний на сегодня, босс, — раздается голос одного из двух бугаев, что сегодня весь день ходили с ним от одной точки до другой.

— Тогда вы двое свободны, а мне еще нужно в офис зайти, — Маджима вкладывает сигарету в губы. Не обращая внимания на прощальный поклон от своего сопровождения, он разворачивается по направлению к офису. Камурочо, как и прежде, звучит сотнями голосов, стуком каблуков по асфальту и мерзким гудением машин [какой-то мудак на своей хонде еще и едва не обдает Маджиму водой из лужи].

Маджима останавливается возле входа в офис, чтобы докурить сигарету и бросить ее в мусорный бак. Всего пол минуты спокойствия, прежде чем снова вернуться к толпе своих идиотов и до конца дня слушать, как у них нихера не получается выполнять их работу.

На втором этаже со стороны его кабинета раздается какой-то шум. Впрочем, Маджиму то нисколько не удивляет: опять, наверное, кто-то накосячил, и теперь оставшиеся в офисе парни силятся коллективно придумать, как решить проблему. Одно только тревожит: какого-то хрена эпицентром всей этой возни стал его кабинет.

— Босс, — вскрикивает один из них и все остальные замирают как по указке, вперив взгляды в Маджиму. Несколько пар глаз испуганно смотрят, будто нашкодившие котята, забоявшиеся, что получат от хозяина пиздюлей. — Мы…

Маджима заглядывает через дверной проем внутрь и первое, что видит — темно-коричневое пятно, окрасившее стопку бумаг. Тут даже думать не надо, кто во всем этом виноват. Маджима вздыхает раздраженно и пальцами дотрагивается до висков.

— Так, олени, а ну свалили все быстро. Я сам с этим разберусь, — мужчины робко кивают в ответ: на лицах у них читается недоумение, но Маджиме похер. Когда последний из них выходит из кабинета, Маджима запирает дверь на замок и оглядывается.

— И где ты, мелкий засранец? — бормочет Маджима себе под нос, нагибаясь и заглядывая под стол, где одна на другой составлены многочисленные коробки.

И зачем он притащил эту проклятую ящерицу сюда? Тогда ему это почему-то казалось хорошей идеей — не в квартиру же его нести в самом деле, вдруг еще все загадит. Когда Маджима нашел это существо — маленький грустный комок, спрятавшийся в размокшей картонной коробке — оно напомнило ему какую-то очень страшную облезлую кошку, но чем больше смотрит на него, тем больше понимает, что это никакая нихера не кошка. В конце концов у какой породы кошек на голове растут ебаные рога.

Уже потеряв надежду отыскать беспредельщика, Маджима поднимает голову и взгляд натыкается на морду, спрятавшуюся наверху шкафа между двумя цветными коробками. Этому говнюку поди еще и смешно наблюдать за тем, как его тщетно пытаются отыскать. Маджима поднимается на носки и хватает мелкого за шкирку.

— Еще раз такое устроишь, и я тебя отсюда выкину, ты понял меня? — глядя в черные блестящие глаза, отчитывает его Маджима. Держит его так еще немного, хотя и понимает, что не дождется никакого ответа, помимо неразборчивого рычания, а затем садит чешуйчатую тушку на один из стульев.

— Ты посмотри, какой бардак тут развел, а мне теперь убирать за тобой все это дерьмо, — ворчит Маджима, комкая испорченные кофейными разводами бумаги.

Шерлок не очень-то любил наводить порядок, и раньше делал это только из-за Джона, но сейчас вдруг начал собирать свой так называемый хлам в одну более менее аккуратную кучу. Вся комната была усеяна листами бумаги с записями и прочими личными вещами, а вечно пыльные, тяжёлые шторы не впускали много света.
Холмс протянул руку в ответ и с вялой улыбкой потряс руку новому знакомому.
- Шерлок Холмс. - выдавил из себя детектив и продолжил наводить чистоту хотя бы для виду, мол у него не так плохи дела. Вскоре рядом с ноутбуком высилась горка бумаг, маркеров, упаковок никотиновых пластырей, пара пустых чашек из чайного сервиза миссис Хадсон, и даже початый бутерброд, что удивительно - ведь Шерлок почти и не ел в последнее время. Увидь Майкрофт этот бардак, наверняка отвёз бы брата к какому-нибудь психотерапевту, решив что он совсем из ума выжил. Конечно старший брат любил иногда язвительно шутить или унижать, но по своему, тонко. Только в сложившейся бы ситуации ему было бы не до шуток.
Шерлок уже хотел преспокойно доесть свой паек, как вдруг Джеймс заинтересовался его доской и даже сказал что-то вразумительное. Такого поворота событий Холмс точно не ожидал, не то чтобы он чересчур скептически относился к этому молодому человеку, которого уже успел несколько изучить за их недлительное знакомство, но в том то и дело, что детектив всегда неоднозначно относился к тем, кто указывал ему на его ошибки и промахи. Причём чаще всего Шерлока такие люди раздражали, хотя бы тем что из-за них он чувствовал себя как котёнок которого ткнули носом в его же грязные делишки. Но не в этот раз, видимо у Шерлока голова была до такой степени забита Джоном, что он просто подскочил со стула как ошпаренный и идя напролом через кресла, залез на диван.
-Слон, конечно же! В нём наверняка таится дневник или какие-то личные вещи. - и вот тут началось наверное самое странное для нового знакомого представление. Шерлок ни говоря ни слова попеременно то кивал, то качал головой, при этом он схватил Джеймса за плечи ладонями и сжав их снова кивнул. Да Шерлок по своему выражал благодарность, в общем картина не из самых понятных, но кончилась она довольно быстро и выхватив из кармана телефон, Холмс набрал номер, а затем взволнованным голосом начал разговор.
-Грег, проверьте слона! Это не игрушка, это тайник. Откройте его, и позвоните когда выясните что там.- очевидно, что и в участке никто не догадался ещё, что игрушечный слон, который попал к ним как улика - это вовсе не игрушка. Наконец закрыв телефон, Холмс вновь обратил взор на доску, конечно он ещё не знал тайну того, что находится внутри слона, но даже этого уже было достаточно, чтобы расположить к себе детектива в смешной шляпе. - Ты значит, говоришь его сложно открыть? - пробормотал он так и не отворачиваясь от доски - Они там наверняка головы поломают себе. -конечно разумнее всего было бы поехать к Лестрейду и самому открыть тайник, но что-то остановило Шерлока от того чтобы как раньше спешно переодевшись выскочить на улицу и поймать первый кэб. Он скосил взгляд в сторону, к Джеймсу и медленно повернувшись сложил руки как он обычно это делает пальцами у губ и хмыкнул. Только не подумайте, хмыкнул он не скептически вовсе, не так как хмыкают желая уйти от неприятного разговора, а просто и задумчиво.
- Я надеюсь вы поняли, что я вам чрезмерно благодарен. А то, что я как немой корчился это не значит, что у меня мозги набекрень.

Банкомат икнул, принимая пачку купюр. Внутри него застрекотало пересчитывающее устройство, - «да что ты там стараешься, у меня всё в точности», - Адачи раздражённо покосился на экран банкомата, нажал кнопку внесения, и вздохнул. Ладно, ладно, с голоду не помирает, за квартиру… ну, хозяйка ещё немного потерпит с оплатой, а до тех пор ему ну должно же повезти хоть в чём-нибудь.

За плечом у него деликатно кашлянули, банкомат выплюнул бумажку о переводе средств, и Адачи заторопился. По пути к выходу едва не снёс широким плечом полку с растворимым раменом, за что был вознаграждён неодобрительным взглядом продавца «М». «Потерпишь», - мрачно усмехнувшись, он сгрёб четыре упаковки, и водрузил на кассу. Давай мол, отрабатывай свои пятьсот иен в час.

Снаружи лил дождь - он лил с самого утра, и ливнёвки не справлялись. По краям дорог неслись потоки воды, дождь ревел, срываясь с водостоков, барабанил по козырькам. Зонтам и затылкам – Адачи себя зонтами никогда не утруждал, а чего ему, не сахарный небось, не растает. Вжав седеющую голову в плечи, он забросил пакет с раменом и несколькими банками пива на заднее сиденье рабочей тачки, и плюхнулся за руль. «Дворники» неохотно задвигались, разгоняя потоки воды – такие же унылые, как настроение господина, мать его, старшего автоинспектора полицейского управления Йокогамы. «Мог бы не отправлять мальцу деньги, ну, что ты», - подначил он сам себя, закуривая из початой пачки «хай-лайта». Тьфу ты, умудрились отсыреть. Ну, что-то неизбежно, - он покрутил рычажок печки, выруливая на проспект. Сейчас поставить машину, и под дождиком топать до съемной квартиры, в которой он слопает свой рамен, выпьет пива, глядя в телек, передёрнет пару раз на девиц в ночных каналах, и завалится спать. Дождь будет лить всё так же, даже утром, когда Адачи придётся просыпаться на работу – и всё по кругу.

«Заебало, честно говоря», - хмуро кивнув на прощание дежурному, он забросил пакет с раменом и пивом на плечо. Не завернуть ли в район баров? – мыслишка, ну чего ты, нам пока что пить особо не на что, не мелькай.

Однако ноги сами понесли его по знакомым узким переулкам. В дождливую погоду в местных заведениях не протолкнуться, да и в это время, в особенности. Он уже было нацелился на знакомую дверь, как вдруг боковым зрением зацепил свечение сквозь пелену дождя – как раз-таки незнакомое. Новый бар? – «Survive», мерцало узким голубым неоном на фасаде. «Выживший», значит. Неплохое название. Задача – выжить после ихнего пойла, или название – как гарантия этого самого?» - усмехнувшись, Адачи толкнул тяжёлую дверь, под мелодичный звон колокольчика.

- Ага, моё почтение, - кивнул он бармену, вроде как беззаботно разглядывая стены бара. Ничего так, стиль лофт, или как это называется? Фотографии черно-белые по стенам, пластинки на полке – и много, бутылки… о-о, какая замечательная батарея бутылок. Адачи слегка потёр озябшие под дождем руки, ногой задвигая свой пакет под высокий барный стул. Когда перестаёшь стесняться шуршащих белых пакетов - это признак взросления. Адачи застрял, видимо, где-то посередине.

- Только открылись, а? – память, на которую он не жаловался даже в долгих запоях, зажглась лампочкой «правильно», не дожидаясь ответа от бармена. – Славное местечко, мастер, - улыбчивые глаза скользнули по статной фигуре бармена. Бейджиков нет – и это нормально, а плечи-то какие широкие! Небось греблей занимался. И шрам через рожу у него от весла, ага, - посмеявшись про себя, Адачи похлопал себя по карманам, и, не скрывая улыбки, подался через барную стойку:

- Слушай, мастер… я тут малость на мели. Скидок в честь открытия не предусмотрено, а? – и будто бы невзначай обернулся через плечо, оглядывая совершенно пустой зал.

- И не то что бы у тебя тут битком… могу звякнуть коллегам, если хочешь, конечно. Сделаем тебе выручку, - если не боишься копов, конечно же. – Ну, что скажешь? Или больше нравится, когда в тишине? – по опыту Адачи, далеко не все владельцы баров занимались этим делом ради прибыли. Некоторым просто нравилось болтать с клиентами, угощать их выпивкой – дороговато, но тем ценнее приём, разве нет? Кто знает, вдруг этот тип приличной, но бандитской наружности окажется из последних?