Ветка неприятно хрустнула под ногой. Тав замер испуганным оленем и огляделся по сторонам. Он был вором, но одно дело красться в городе, полном шума и людей, а совсем другое - пробираться через бурелом в лесу. Конечно можно было пойти напролом (как обычно делала та же Карлах, подпаливая нежные молодые листочки кустов), но сейчас это было слишком рискованно. Тав оглянулся на Лаэзель и посмотрел так виновато, как только мог.

Будто это вообще на нее подействует.

Это была не первая вылазка в компании гитьянки, но первая, где они вдвоем. И это заставляло Тава двигаться с особенной неловкостью, задевать хвостом кусты и наступать практически на все сухие ветки.

- Упс, - Тав осторожно поднял ногу с растоптанной в труху веточки. Теперь он демонстративно двигался на носочках, стараясь показать, что он не совсем дурак и шуметь не будет. Получалось не очень.

Лагерь остался позади, скрылся за густой листвой. Где-то наверху пели птицы, порхая с ветки на ветку; солнце едва пробивалось и ложилось на разросшийся подлесок скромными пятнами. Здесь пахло перегноем и упоительной свежестью, лесом и жизнью. После смрада мертвых земель, оставленных позади, это ощущалось особенно ярко.

Тав бы с радостью расслабился, распрямил плечи, но беспокойство душило. В лагере остались раненые, над которыми колдовала (во всех смыслах) Шэдоухарт. Тав там только мешался, как и Лаэзель, поэтому они и оправились в разведку.

Врата Балдура были все ближе, а беспокойства в Таве становилось все больше. Город - их конечная точка, место, где точно что-то произойдет. Тав отчаянно надеялся, что все будет хорошо, что все выживут, надают Абсолют по заднице, а потом как следует это отпразднуют. Но червячок сомнения внутри нашептывал, что он не прав. А может это личинка как-то так странно давила на мозги...

Тав тряхнул головой как норовистое животное. Хвост взметнулся и хлестнул идущую позади Лаэзель по ногам.

- Ой, прости! - Тав развернулся и поймал хвост руками, будто только так можно было с ним справиться.

Он открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, но так и замер. Где-то рядом раздался шорох.

- Ты слышала? Шорох! И это точно не я.

его голос со вкусом переливающегося в холодный стакан алкоголя. его голос благородного янтарного цвета, древесной смолы, тягучий и липкий, как само воплощение страха, как то, что заставляет мурашки бежать по спине. он звучит из-за плеча, вонзается так, что не шевельнуться, как удав, гипнотизирующий добычу, как хищник, загнавший в угол дичь.

сандей не считает себя дичью – когда-то да, когда-то стелларон заставил его чувствовать себя слабым и беззащитным, но вместе с перьями у птенца выросли когти. он не голубь гармонии, он ворон порядка, способный выклевать глаза, печень, способный изодрать до мяса того, кто приблизится слишком близко и без должного почтения.

гончая за спиной осторожна.

- господин галлахер, - воскресенье звучит заученно-почтительно, как подобает главе клана. он знает, что как бы ни было велико желание молча уйти, он, как хозяин резиденции утренней росы, обязан сохранять достоинство. – не ожидал, что вы решите задержаться.

этикет заставляет сандея повернуться к гостю лицом, встретиться взглядом с охотничьей собакой, что, принюхиваясь, подбирается к нему ближе. воскресенье терпеть не может гончих – он чувствует их взгляды по всему дому, и от этого лишь возрастает тревога. гофер твердит, что все в порядке, что это лишь иллюзия, провокация, на которую нельзя поддаваться, но это не помогает – и ноготь процарапывает на круглом столе новые насечки.

- вы остались, что спросить меня, как я себя чувствую? – на грани. еще немного и напряженный разговор перешагнет эту границу дежурной вежливости – и прежде, чем это случится, сандей хочет проникнуть в голову главы гончих и выяснить, что ему нужно. выцепить крючками всю подноготную, узнать, о чем тот думает, чего желает, что сподвигло его вдруг заговорить наедине.

но он ничего не видит. только ощущает липкий холод спускающийся по спине.

«вы выглядели обеспокоенным. все в порядке?»

обеспокоенным... как хорошо он маскирует слово «паника».

- вы по делу, господин галлахер? я бы хотел успеть к началу концерта зарянки.

кто ты такой? что ты такое? почему тебя не получается прочитать, почему твои мысли и чувства закрыты под замком? руки воскресенья сцеплены за спиной, рука сжимает запястье с такой силой, что циркулирующая по венам кровь замирает и ощущается неприятным покалыванием на кончиках пальцев.

успокоиться. нужно успокоиться, сохранять хладнокровие, гофер говорил, что тревога мешает, говорил, что страх закрывает глаза. его ладони ложатся на лицо, опаляя холодом веки – заставляют ослепнуть, погрузиться в темноту. если бояться – нельзя прочитать.

только вот вернуть спокойствие не выходит.